Баженов Илья Дмитриевич. 14 лет.

Посвящается двадцатилетним

юношам и девушкам, вынесшим на

своих плечах самую страшную войну

и отстоявшим нашу Родину 

Шелест подсохшей на июльском солнце травы, стрекот кузнечиков, раскаленный воздух и небо, высокое, ярко-голубое, безоблачное. Память, уводящая в прошлое, в места, где родился и вырос, в домашний деревенский уют с запахом парного молока и свежего сена. Та память, которая спасает солдата и в стужу, и в зной. Если бы Кольку сейчас спросили, о чем он думает, он с точностью сказать не мог бы. Ему приятно было просто лежать вот так, на спине, закинув за голову руки с закатанными по локоть рукавами гимнастерки, теребить черные курчавые волосы, за которые он постоянно получал нагоняй от командира, и смотреть в это высокое ясное небо. Такие минуты у солдата выпадают нечасто.

Колька воевал больше года и был уже в звании лейтенанта. И сейчас, лежа в небольшом лесочке у разрушенного хутора Гремячий, он вспоминал свой хутор, довоенную юность, Анюту. Гремячий уже много раз переходил от фашистов к нашим. Колькина рота ПТР, которой он командовал, отбила восемь атак фрицев и, наконец, отвоевала клочок родной земли.

Довоенные хутора мало чем отличались друг от друга. Это были небольшие, в несколько дворов, хозяйства крестьян, которые селились семьями в поле. Колька вырос в таком хуторе, близ села Амонь в Курской области. И ему было горько видеть то, что осталось от Гремячего. Земля, которая много лет родила хлеб, сейчас была взрыта гусеницами танков. Избы, построенные прадедами, сгорели дотла. Остались только торчащие обгоревшие трубы печей, словно кресты у могил, да застывшие в немом крике рты печей. Из жителей – никого.

Колька знал: он был на родной земле, в сотне километров от своей родной Амони. Но что такое для фронта сто километров? На войне каждая пядь земли отвоевывается порой сутками, неделями. После Сталинграда озверевшие фашисты старались зацепиться в каждом населенном пункте, но все понимали, война покатилась на запад. Обо всем этом думал 20-летний лейтенант Николай Воробьев, лежа в логу недалеко от Прохоровки.

Среди пестреющих берез, по склонам, в балках копошатся фигурки наших солдат. Готовят оборонительный рубеж. Вгрызаются в землю, окапываются. В лесу, среди нежных березовых стволов, стоят наши танки. На поле тоже танки: они спрятаны в копны соломы. Много копен на поле. И веет от них не сеном, а удушливой гарью, бензином, горечью. На дне лога, в лощине, подняли к небу стволы минометы. Наблюдая за подготовкой наших войск, Колька подумал: «Силища-то какая!» И, несмотря на то, что эта силища окапывалась и готовилась к обороне, Кольке было радостно, что эта силища есть. Она ощетинилась и только ждет взмаха руки командира.

Там, за горой и лесом, Белгород. Там немцы. Поэтому и гора, и лес кажутся чужими, холодными, суровыми. А здесь даже у походной кухни по-хозяйски суетится старшина, и Кольке делается спокойно: «Все готово к бою, осталось ждать сигнала». У противника тоже оживление, видать, наступать готовятся. И может быть, даже завтра. Так прошел вечер, ночь. А на рассвете весть о наступлении облетела все штабы Воронежского фронта: сегодня утром гитлеровцы начнут! Сведения перебежчика совпадали с данными разведчиков. К тому же немцы всегда начинали важные наступления на рассвете. Нарастало напряжение. Все было приведено в боевую готовность. Загудели танки, распространяя далеко вокруг себя горький запах горевшего когда-то, но уцелевшего металла.

После бессонной ночи начала одолевать сонливость. Колька все чаще поглядывал на быстро поднимающееся солнце. Вскоре жара стала ощутимой. Гитлеровцы не торопились. «Значит, не сегодня», - подумал Колька и спустился в блиндаж. И тут над полем взвилась красная ракета. Это был сигнал.

Овраг потемнел и взбух, словно река в половодье. По склонам поползли желтокрестные махины. Тонкие березки, будто подкошенные, вздрогнули макушками и уступили дорогу нашим танкам. А они, рыча и фыркая, грозно двинулись навстречу врагу. Кольку считали бесстрашным солдатом, и он всячески старался соответствовать. Но нелегко было ему порой поддерживать это мнение о себе. А сейчас ему было по-настоящему страшно. С одной стороны Псел, с другой железная дорога. Танкам было так тесно, что они терлись друг о друга боками и сминались, словно жестяные банки.

День, не успев начаться, превратился в ночь. Поле запылало кострами, вместе в полем горели и танки. Стоял такой рев, что перепонки лопались, и кровь шла из ушей. Оглушенный, Колька под взрыв снарядов повторял: «Заряжай! Плиии!» Один танк...второй… Из люков выскакивали фашисты. Их догоняли наши, выбравшиеся из горящих машин, танкисты и, оставшись без машин, продолжали сражаться врукопашную. Колька перестал различать своих и чужих. Дым над землей до самого неба. Черный, густой. Утро давно перешло в полдень, а потом в вечер. Колька потерял ощущение времени, он не чувствовал ни зноя, ни жажды, ни голода. Одна мысль стучала в его голове: «Бей, бей, пока жив!» Солнце катилось к закату, а бой не смолкал. И непонятно было, в ком сейчас сила, кто впереди. Вскоре подоспела авиация. И над полем пронеслось: «Отходяяят, отходяяят фрицы!» Но грохот, лязганье металла и скрежет разрываемого железа еще долго стояли над полем.

Рядом рвануло. И тишина… «Конец», - подумал Колька.

Он очнулся от запаха. Это был тот знакомый запах, который он никогда ни с чем не перепутает. Запах горевшего железа и земли, пропитанной кровью. Было темно, и дышать было нечем. Колька попробовал пошевелиться, крикнуть. Но земля схватила его намертво, будто не хотела отдавать. И тут кто-то схватил его за волосы. «Жив, цыганенок?! – радостно крикнул капитан Дзюбин. – А мы уж не надеялись тебя найти!» Оказывается, Кольку так засыпало землей, что на поверхности остался только чуб, и, если бы не эти его вихры, не удалось бы его спасти.

Неровной усталой походкой шел двадцатилетний лейтенант по полю. Столько смертей сразу они не видел никогда. Он пережил минуты возмужания. За эти несколько часов Колька стал седым, измятым жизнью мужиком. Стоя над братской могилой, он думал: «А сколько еще пройдет времени, прежде чем поля перестанут пахнуть гарью и кровью?» Он слышал, как родная освобожденная земля плакала от боли и радости. Колька нагнулся, взял несколько сырых могильных кусков, размял их в ладонях, вытер о них лицо и вот так, держа комки в руках, двинулся за уцелевшими бойцами…

За бои под Прохоровкой лейтенант Николай Воробьев был награжден орденом «Красная Звезда». Впереди еще были бои, ранения, форсирование Днепра, орден «Отечественной войны I степени», парад Победы в Москве на Красной площади, Япония. 201 танковая бригада, в составе которой служил командир роты ПТР лейтенант Николай Иванович Воробьев, вернулась домой только в сорок шестом. Николай Иванович после возвращения жил и трудился в родном колхозе «Красный Пахарь». Умер от ран в 1968 году. Похоронен на родной земле, в селе Амонь Хомутовского района Курской области.